«Рынок русского искусства очень сильный» • ARTANDHOUSES

В преддверии аукционной Русской недели в Лондоне международный директор по русскому искусству Sotheby’s Джоанна Викери рассказала ARTANDHOUSES о том, куда пропали шедевры, о международном рынке русского искусства, продажах нонконформистов и будущем собрания Ростроповича-Вишневской.

После последнего кризиса рынок вроде как восстановился — есть рекорды в секциях импрессионистов, современного искусства, ювелирного искусства и старых мастеров. Но о шедеврах русского искусства ничего не слышно. Почему?

Надо понимать, что вы имеете в виду под русским искусством. Русские художники продаются на международном рынке, как правило, в секции импрессионистов и модернистов. Там есть рекорды.

Кандинский, Малевич — конечно…

Да. Марк Шагал в том числе. То есть те, которые были. А если смотреть на продажи на специализированных русских аукционах, то, естественно, это другое дело. Я бы сказала, что есть два рынка. Есть рынок шедевров — не так важно, на каких торгах они представлены, — очень сильный. А есть middle market, на котором мы, конечно, не видим таких громких рекордов. Хотя я не думаю, что это мрачная ситуация. Я вижу, по крайней мере на лондонских торгах, что цены, если сравнивать их с теми, что были еще пять лет назад, уже стабилизируются после периода рекалибрации. Сейчас на каждом аукционе видны какие-то новые рекорды.

Также дело в том, что шедевров всё-таки в большом количестве нет. Когда шедевр бывает на рынке — это редкий случай. Всегда было так и будет. Это редкие работы и самые востребованные. Поэтому я не думаю, что сейчас предлагается меньше, чем раньше.

Как вы упомянули, в отсутствие шедевров ваш отдел концентрируется на middle market. Какие имена сейчас наиболее популярны в этом сегменте?

На первом месте так же такие большие мастера, как Саврасов, Левитан, Шишкин, но с работами более интимного характера. Более поздние работы или какой-то очаровательный эскиз — это то, что я бы называла middle market и что востребовано сегодня.

Еще, конечно, надо смотреть на современное русское искусство. Здесь тоже есть повод для оптимизма, потому что всё-таки лет пять назад было вообще очень тяжело продавать работы современных русских художников. А теперь ситуация сильно изменилась. Например, Sotheby’s месяц назад провел онлайн-аукцион в Америке в честь 30-летия легендарных торгов в Москве, посвященный шестидесятникам. Был огромный успех! Было продано восемьдесят процентов лотов на сумму $1,3 млн, и мы были очень довольны итогами. Были и новые покупатели. Я думаю, через интернет, через онлайн-продажи мы нашли новых коллекционеров — не только в России, но и на Западе тоже.

Кстати, интересно, расширился ли в последние годы круг покупателей русского искусства? Входят ли в него иностранцы?

Если мы говорим про рынок шедевров, то он более международный. Если говорим про отечественный рынок, то это, скорее, русские, которые больше всего покупают такое искусство. И после каждого аукциона, когда мы анализируем продажи, становится понятно, что новички появляются каждый раз.

Были ли какие-то неожиданности на этих онлайн-торгах, рекорды?

Да, были неожиданности. Например, очень хорошо продавались работы Кабакова на бумаге. Желающих было десяток на каждый рисунок. И эстимейты увеличивались практически на каждой работе в десять раз! Самым популярным стал альбом «Математический Горский» 1974 года.

Но это всё-таки понятная ситуация после выставок Кабакова в Тейт, Эрмитаже и Третьяковке.

Такие публичные мероприятия влияют, естественно. Не всегда, но могут влиять. И пару лет назад была выставка «Коллекция! Современное искусство в СССР и России 1950–2000 годов» в Центре Помпиду в Париже. Это тоже играет роль в интересе к шестидесятникам и современным художникам России.

Какие еще были интересные результаты этих торгов?

Я думаю, целиком результат был удивительно хорош. Мы не ожидали такого огромного успеха, особенно потому, что это был первый подобный онлайн-аукцион. Например, продали «Черный свет» Олега Васильева 1980–89 годов, его своего рода дань Малевичу, за $62,5 тыс. Его предварительная оценка была $50–70 тыс. Также в четыре раза превысила эстимейт великолепная обнаженная Ивана Чуйкова 1970-х годов, ушедшая за $50 тыс.

А в целом как вы оцениваете международный рынок русского искусства сегодня?

Он очень сильный. Особенно, если смотреть на начало XX века. Работы Гончаровой, Ларионова, например, можно продать сразу за хорошую цену. Самая большая задача, повторюсь, найти шедевр.

А к современному русскому искусству есть интерес на Западе?

Нам всем, кто занимается русским современным искусством, предстоит большая работа. Мы не видим современного русского искусства на больших международных ярмарках, таких, например, как Frieze. Не видим художников-современников на международных аукционах. И групповая задача всех в этой области — каким-то образом стараться с этим отсутствием бороться.

Вы еще в 2011 году выпустили в Лондоне книгу «Frozen dreams. Contemporary art from Russia». Интерес к русским авторам, на ваш взгляд, она подхлестнула?

Такие книги очень важны. Как для историков искусства, так и для критики. Но пишем мы их не только для специалистов, но и для публики. Работаем, чтобы поднимать общие знания. Это касается не только современных русских художников. Многие на Западе считают, что Кандинский — немец, а не русский.

Как и французы присвоили себе Шагала.

Да. Есть много незнания, много фальшивых впечатлений, которые накапливались десятилетиями. И мы стараемся с этим бороться. Это касается не только современного русского искусства. С огромным уважением отношусь к некоторым мероприятиям, которые проводятся здесь, в России, на грандиозном уровне. Это то, чем занимается V-A-C Foundation, музей «Гараж». Мне интересно посмотреть, какая ситуация с современным искусством в Москве будет через десять лет. Что здесь будет после всех этих проектов, как они повлияют на знания, на восприятие современного искусства публикой.

Вы имеете в виду деятельность по восприятию современного искусства вообще или продвижение российского современного искусства за рубежом?

На самом деле, и то, и то. Потому что такая деятельность привлекает в Россию людей, которым интересно искусство, которым интересна культура. Они приезжают, смотрят, что здесь есть. Это очень важно. И потом они возвращаются домой и рассказывают, что есть в Москве! Это очень важно для страны в культурном смысле.

Сейчас вы занимаетесь подготовкой распродажи коллекции Ростроповича и Вишневской. В 2007 году одна такая уже была. Что будут продавать сейчас?

В 2007-м мы продавали их русскую арт-коллекцию: живопись, картины, которые висели у них в основном в парижской квартире, и прикладное искусство, которое они собирали. То, что сейчас представляется, — это коллекция, я бы сказала, из их личной жизни. Мебель, с которой они жили, личные вещи, ювелирные изделия Галины Павловны, то, что она носила. Некоторые из этих вещей были подарками Мстислава Леопольдовича. Например, кольцо Cartier, которое она носила, и много других украшений. Из более значительного — коллекция из трех виолончелей Ростроповича, на которых он играл. Он также собирал инструменты. Думаю, что среди музыкантов у него была одна из лучших таких коллекций, которую он начал собирать еще в 1970-е годы.

Это антикварные вещи?

Разные. Самая интересная из них — это виолончель итальянского мастера Джованни Баттиста Гваданини, наследника Страдивари. Его работы редко встречаются, а специалисты их считают инструментами самого высокого качества.

Когда Мстиславу Леопольдовичу было восемнадцать лет, был конкурс в Советском Союзе среди молодых музыкантов. Он выиграл золотую премию и в финале играл якобы на инструменте Гваданини. Когда после эмиграции он был у специалиста в Швейцарии и показывал ту свою виолончель, эксперт его разочаровал: он сказал, что это инструмент другого мастера. Естественно, Мстислав Леопольдович очень расстроился и сам поставил себе задачу найти настоящего Гваданини. Это произошло очень поздно — лишь в 2000 году он смог его приобрести. Возможно, это было даже одно из самых последних его приобретений.

Во сколько сегодня оценена мечта Ростроповича?

1–1,5 миллиона фунтов стерлингов.

Какие еще редкости будут на этом аукционе?

Есть интересная скульптура Дали из позолоченной бронзы, сделанная в форме скрипки-черепа. Известно, что Дали и Ростропович знали друг друга. В семейном архиве также есть очень хороший рисунок, сделанный сюрреалистом, — это портрет Ростроповича, который сидит и играет на виолончели. Любопытная деталь: он сделан одной «вечной линией». Это символичная вещь. Музыка существует веками и не умирает.

Коллекция имеет мемориальное и историческое значение для России. Были ли запросы от русских коллекционеров о ее выкупе до аукциона? Вероятна такая возможность?

Такое случалось раньше, кто знает… Но эта коллекция более личная, и я надеюсь, что она останется на аукционе, чтобы многие люди могли насладиться маленькой толикой этого экстраординарного наследия двух великих культурных икон XX века. Время идет, и их будут помнить не только за феноменальные музыкальные таланты, но и как часть международной политики своего времени — несмотря на то, что они были аутсайдерами политической конъюнктуры, они воспользовались своим шансом, чтобы изменить жизнь многих людей. И я нахожу это невероятно вдохновляющим!