«Поролон был очень важным этапом моей жизни» • ARTANDHOUSES

Работы известного российского скульптора Сергея Шеховцова находятся в собраниях ГТГ, ММОМА, ГЦСИ, голландского музея Beelden aan Zee и многих частных коллекциях — от Владимира и Екатерины Семенихиных до Александра Лебедева. Он учился у одного из основоположников «сурового стиля» Николая Андронова, выставлялся в павильоне России на Венецианской биеннале и ранее был известен под прозвищем Поролон.

В преддверии свой новой выставки в московской галерее Jart художник рассказал ARTANDHOUSES, в чем разница между объектом и скульптурой, о пути к трехмерности, частных заказах и ожидании обещанного.

Вы получили классическое академическое образование как живописец, но известность обрели как скульптор. Как это произошло?

После окончания института я участвовал как живописец в разных выставках Союза художников, работал в мастерской. У меня было стремление к изображению предметов. Да еще и в институте я какие-то композиции лепил из пластилина, пробовал. Меня интересовала и мне очень нравилась трехмерность. А когда попал в сквот на Бауманскую, сначала занимался там живописью, но уже начал делать объекты из дерева, металла, тряпок. И объект стал доминировать, поглотил меня.

Потом я попробовал делать вещи из поролона, и сначала они были плоские. А когда через год я попал на завод поролона и увидел, что он бывает в кубах, то пришел в восторг — это произвело на меня неизгладимое впечатление. Да и стоил он тогда дешево. Я подружился с директором завода, он мне давал поролон, причем заказ машины стоил дороже, чем куб материала! Тогда я и стал делать трехмерную скульптуру.

Имея профессиональное образование, как вы относитесь к художникам, которые его не имеют?

По-разному, зависит от того, в каком медиа работают. Ведь у искусства разное пространство. Если ты выбираешь объект, то довольно часто работа бывает удачной, а вот со скульптурой — нет. Людям, которые проходили эту школу, сразу видно, кто владеет профессиональной подготовкой, а кто нет. Например, в ИПСИ не получают классического образования, там изучают контекст, историю актуального современного искусства. Иногда это помогает, иногда мешает.

У меня получилось два образования — классическое и современное. Ведь важно находить баланс в изображении, высказывании. Когда я учился в институте, Николай Андронов говорил, что нужно свои недостатки превращать в достоинства. Тогда я этого не понимал, понимание пришло гораздо позже.

Сейчас много инстаграм-арта, когда берут изображение из инстаграм и делают повтор, повтор, еще повтор повтора…

Сейчас очень много таких художников. Вас это не раздражает? Ведь некоторые из них, не имея профессионального образования, умудряются занять видное место в мире искусства.

Раздражает, когда высказывание не по делу. Всегда существовал консенсус мнений, вспомнить хоть времена МОСХа, ведь уже тогда существовал и так называемый левый МОСХ со своими критиками и выстраиванием параллелей, сравнений. Очень много, на мой взгляд, копирования, ведь гораздо проще повторить то, что уже кто-то сделал. У кого-то получается. У многих — нет. Всё же основным критерием является наличие таланта.

Вы уже в детстве решили стать художником?

У меня папа был директором художественной школы, так что, как говорится, сын пекаря — тоже пекарь (смеется). Кстати, я ходил в художественную школу и занимался рисованием, а диплом был деревянной скульптурой!

После школы я хотел стать книжным иллюстратором, но дважды не поступил в институт во Львове. Я пошел в армию, где и осознал, что хочу всё же стать художником, только этим и хочу заниматься. Поэтому после армии поступил сначала в Ростовский худграф, откуда перевелся в Суриковский на третьем курсе.

Вы отказались от своего псевдонима-прозвища Поролон. Используете теперь другие материалы? Увлечены фундаментальной скульптурой?

Поролон был очень важным этапом моей жизни. На тот момент было очень тяжело войти в московский круг: я куда-то ходил, показывал свои работы… В 2000-м я стал делать объекты из поролона — приходили какие-то кураторы в сквот, стали брать на выставки мои работы, и как-то всё очень быстро закрутилось, началась галерейная жизнь.

Вы как скульптор, кажется, со всеми материалами поработали, кроме мрамора и гранита?

Да, к сожалению, камень пока не пробовал, не было такой возможности, ведь это очень дорого. А большая скульптура делается подо что-то: она не должна вернуться к тебе в мастерскую, в отличие от мелкой пластики.

Не так давно была выставка, где все объекты и инсталляции были из слов. Это было какое-то особое высказывание?

Эта выставка была в Питере в Namegallery. Вообще-то, со словами работает очень много людей, особенно в Москве. Меня в этой истории интересовал другой контекст: слово-скульптура, слово-объект. Через объект изображение слова. У меня осталось еще довольно много придуманных слов, сделанных только в эскизах.

А как вообще идет процесс создания нового произведения?

Я на айпаде рисую эскиз. В принципе, скульптуру невозможно нарисовать. С объектом проще, его можно изменить по ходу создания, а вот со скульптурой если промахнешься… Объект предполагает бесконечные интерпретации: например, ты к ботинку можешь приделать крокодила, змею, подводную лодку, и меняется смысл и высказывание. А скульптуру ты как отольешь, так и будет! Если передумаешь или промахнешься — нужно всё делать по новой: отливать, шлифовать — дорогостоящая история! Так что со скульптурой сразу нужно иметь некий готовый образ. Хотя многое зависит от материала — в поролоне я мог делать трансформации.

Материал диктует свои правила?

В основном да. Хотя есть вещи, которые можно сделать в разных материалах. Материал дает другую интонацию, а это очень важно. Ракета, сделанная из поролона и из бетона, воспринимается по-разному. Она может быть отлита или выточена, и от этого появляется другой смысл, другая интонация. Так что смысловая нагрузка у материала очень большая. Можно, конечно, делать обманки, покрасив материал, многие это используют. Ходов очень много возможных.

Какой период в истории искусства вам ближе всего?

Если я скажу «античность», то люди, которые занимаются скульптурой, будут смеяться. Для меня нет разницы между, например, египетской ритуальной скульптурой и современной. Ничего нового же не придумали! Правда, смысл меняется: каждый период времени он разный. А так, возможно, монументальная советская скульптура для меня играет какую-то роль — Евгений Вучетич или абсолютный пластик Александр Матвеев.

Когда я впервые увидел «Родину-мать» в Волгограде, она произвела на меня невероятное впечатление. Это же не просто скульптура, это целый комплекс, монструозный размах. Лицо у матери нашей страшное! Но там очень много правды. Весь комплекс воспринимается как кино 3D — эти солдаты из камня, масштаб…

А кто любимый скульптор?

Сложный вопрос. Много хороших скульпторов — Ксавье Вейан, Томас Хаусиго… Сложно выбрать. Помню, в Пушкинском музее была выставка «Москва — Берлин», туда привезли скульптуру «Сидящий мальчик» немецкого скульптора Вильгельма Лембрука — гениальная вещь! Произвела на меня сильнейшее впечатление.

Культовым, конечно, является Умберто Боччони. На одной выставке в Милане было всего четыре его скульптуры, но они производили феноменальный эффект. «Бегущий человек» — самое гениальное его произведение. Вообще, это было новое явление в искусстве, масштаб которого можно сравнить с Микеланджело или Праксителем. А на самом деле, хороших скульпторов, таких, как Луиза Буржуа, не так уж и много. Из отечественных — монументальный Вучетич, конечно, базовый художник, а из поздних — Леонид Соков и Борис Орлов. Они тоже придумали в скульптуре новый ход.

Когда придумываете новое произведение, сразу замышляете серию, выставочный проект?

По-разному бывает. Иногда ты придумываешь какую-то удачную работу, которая потом может развиться в серию. Но изначально это, конечно, единичное произведение.

Вообще же я никогда ничего не делаю специально. Я делаю только то, что мне интересно. Если ты делаешь скульптуру на заказ, то это другая история: тебе должны заплатить гонорар, оплатить производство и т. д. Мои большие скульптуры находят всегда какую-то выставочную жизнь.

Кстати о заказах — как часто они бывают?

Бывают. Льва Толстого делал, например, для арт-парка Александра Лебедева в Швейцарии.

В конкурсах участвуете?

Меня звали один раз на конкурс сделать памятник диктору Левитану. Довольно интересная задача изобразить этот голос. Но когда я прочитал условия конкурса, то отказался. Там нужно было в какие-то нереально короткие сроки столько всего сделать. Изготовить модель, рассчитать стоимость производства, поработать с архитектором, потом сделать 3D-модель… Я понял это так: всё решается заранее, а потом создается иллюзия конкурса — его якобы объявляют открытым для всех, но участие становится невозможным из-за жесточайших сроков. Всё поделено между компаниями заранее — Щербаков там, Церетели… Мы все коллеги, конечно, но наше искусство лежит в разных областях.

А чаще всего это вообще скрытая информация. Хотя, безусловно, бывают и открытые конкурсы. Например, на зимнюю Олимпиаду был объявлен конкурс на парк скульптур, многие участвовали, был произведен отбор, но ничего в результате не случилось — кончилось финансирование.

А вообще у нас ситуация с городской скульптурой тягостная. Я тут ездил с дочкой на родину, в город Сальск. Иду по городу — и не узнаю. Там в центре стоял кинотеатр, сталинский ампир, который «держал» всю площадь. Его снесли. И это так страшно! Поставили вместо него памятники-надгробия погибшим милиционерам, еще что-то. Конечно, нужно это делать, но не в центре же! Могильники кругом — идешь по городу, как по кладбищу. Почему-то у нас нет такой эстетики ставить памятники Жизни! У нас памятники Жизни в метро находятся, под землей. Метро «Маяковская» — это же гимн Жизни Дейнеки. Потрясающе ведь! А на улице у нас ставят надгробия, и это удивительно. В метро — о Жизни, а на земле — о Смерти. Всё перевернуто. В Европе наоборот — идешь и видишь скульптуру Ники де Сен-Фаль, например. Радость Жизни! У нас нет такого.

Вам когда-нибудь заказывали памятники? Ведь для скульпторов это частая практика.

Нет, никогда. Наверное, я не нахожусь на примете в той области, там своя территория.

Расскажите о своем сотрудничестве с галереями. Помимо «Риджины» ранее, вы только с XL работаете?

Да, с Леной Селиной продолжаю.

Сейчас вот открывается выставка в галерее Jart. Это просто эпизод?

В конце лета мне позвонил Андрей Ерофеев и предложил сделать выставку в новой галерее. А у меня года полтора-два не было выставок, поэтому я и согласился. Приехал, познакомился, посмотрел новое пространство, и мне захотелось сделать там выставку. Не знаю, станет ли это сотрудничеством в дальнейшем, посмотрим.

Всю скульптуру делаете сами от а до я?

Когда бывает что-то бюджетное, то тогда форму заказываю. А так — всё сам. Сейчас технологии такие, что помощь особенно и не нужна.

С пластиком легко работать? Из поролона смогли бы сейчас что-то сделать или живопись?

Для новой выставки я, кроме скульптуры, и поролон, и живопись сделал. Выставка называется «Погром», и там будут как бы культовые произведения американского искусства в моем исполнении — Поллок, Раушенберг, Уорхол, Вессельман и т. д. Антиглобалистская такая акция-хеппенинг.

Это целиком ваша собственная идея?

На уровне идеи это совместный продукт — Андрея Ерофеева и меня. И мы вместе с владельцами придумали такую идею — показать, как американское послевоенное искусство оказывало влияние на мировую и отечественную культуру.

Следующий год у вас юбилейный, исполнится 50. В каком музее ждать выставку?

Ольга Свиблова мне еще после Венецианской биеннале 2009 года обещала сделать выставку с толстым каталогом, как видите — ее до сих пор нет.